Стэн Барстоу - Любовь… любовь?

Началось все со свадьбы — с того дня на святках, когда обвенчалась Крис, потому что в тот день я решил: надо что-то делать, хватит млеть и смотреть на Ингрид Росуэлл, как влюбленная корова. А смотреть так на нее я стал за месяц до рождества — это я точно помню. С чего все началось, сам не знаю. Да разве кто-нибудь может ответить на этот вопрос? Сегодня ходит себе девчонка самая обыкновенная среди десятков других, а завтра она уже единственная и ни на кого не похожая! Так, во всяком случае, кажется. Так оно было и со мной, и я млел вот уже целый месяц, а вернее, полтора и до того дошел, что понял: хватит дурака валять, пора действовать.

Последние полгода — по крайней мере с тех пор, как Крис и Дэвид перестали таиться и купили кольца, у нас дома только и разговору было, что о свадьбе, и я — ей-богу — считал, что после стольких обсуждений и планов она должна быть, право же, чем-то из ряда вон выходящим. Но я был новичком в такого рода делах. До сих пор мне ни разу не приходилось бывать на свадьбах, и, должен сказать, это настоящее испытание.

Началось с того, что к вам с ночи наезжает куча народу, и утром все начинают вставать и одеваться. Дом превращается в большущую театральную уборную, вроде тех, какие показывают в музыкальных фильмах, и, появись вдруг в коридоре тот малый, который перед спектаклем стучит в дверь уборных и громко возглашает: «До начала осталось пять минут!» — никто бы не удивился. По-моему, никогда в жизни я не видел вокруг себя столько незнакомых лиц, и самое поразительное, что почти все они — мои родственники. Или вроде того. Интересно, откуда наша Старушенция выкопала их, наверняка ведь сама всех не знает!

А вот то, что она переоценила вместимость нашего дома, — это уж точно. Старик, например, вчера вечером заявил, что поставил бы палатку на лужайке, если б знал, что люди будут спать на лестнице и он не сможет добраться до постели.

Но все-таки ему повезло, и до постели он добрался. Я же провел ночь на диване в гостиной, a потом часа четыре или пять болтался в коридоре, тщетно пытаясь проникнуть в ванную. К тому времени, когда мне наконец удалось завладеть ею, я был настроен весьма кисло по отношению ко всем этим людям, запрудившим наш дом, как и к остальным приглашенным, которые живут в разных концах города и ждут, чтобы их переправили в церковь. Будучи в расстроенных чувствах, я забываю закрыть дверь на задвижку, и настроение мое отнюдь не улучшается, когда она распахивается настежь и Дороти с Анджелой застают меня без штанов. Они весело хохочут, а я думаю: не свалиться ли мне с лестницы и не сломать ли себе ногу, чтобы доставить им еще больше удовольствия. Не люди, а уроды эти двойняшки, Дороти и Анджела, дочки тети Агнессы, одной из маминых сестер. Я знаю, наша Старушенция терпеть их не может, и Крис пригласила их быть шаферицами, только чтобы не обидеть тетю Агнессу: очень уж она чувствительная — из тех, кто всю жизнь выискивает то одну обиду, то другую. За все это время я лишь мельком видел Крис на площадке лестницы и, решив приободрить ее, шутливо заметил, что надеюсь, она не пожалеет о случившемся, когда все будет позади и они с Дэвидом сядут на поезд 3.45, который помчит их в Великую Столицу, но Крис лишь натянуто улыбнулась в ответ.

Ажиотаж захлестнул даже Старика.

Только я собрался спуститься вниз, чтобы взяться за дело, как он окликнул меня из спальни. Захожу к нему — он стоит перед зеркальным шкафом в майке и брюках.

— Послушай, Вик, — говорит он мне, — что ты скажешь насчет моих новых брюк?

Присаживаюсь на край постели и внимательно оглядываю его.

— Блеск, пап. Сидят что надо. Но конечно, нужно посмотреть, как будет с пиджаком.

— Сейчас я его натяну.

Он надевает пиджак и снова принимается рассматривать себя в зеркале. Дергает одним плечом, потом другим, точно портной оставил в пиджаке булавки.

— Что-то он, по-моему, мешковато сидит, — замечает он.

— Теперь так носят, пап, — говорю я. — Он лучше ляжет, когда ты наденешь рубашку и жилет. Только мне некогда ждать, пока ты все это проделаешь, — добавляю я, видя, что он озирается в поисках рубашки и жилета.

Старик у меня высокий, сухопарый, и костюм сидит на нем отлично, когда он не дергается. Костюм у него синий, даже темно-синий, в тоненькую серую полоску.

— Здорово он его сшил. — Протягиваю руку и щупаю материю. — А шерсть-то какая!

— Мда-а, — соглашается Старик с самодовольным видом, какой он иногда на себя напускает. — На материи меня не проведешь. Я сразу вижу хороший кусок… — И умолкает. Вид у него сегодня утром далеко не счастливый. — А вот хорошо ли он сшит, никак не пойму. Что-то мне в нем не нравится.

— Но ведь это же один из лучших портных в Крессли, пап. Иначе я б тебе его не посоветовал. — Я поднимаюсь с постели, на которой до сих пор сидел. — Посмотри, разве мой костюм плохо сшит, а?

Он внимательно осматривает меня в зеркале, но ничего не говорит.

— Цену-то он берет хорошую, это верно, помолчав, добавляет он. — Меня даже пот прошиб, как он сказал, сколько это будет стоить. До сих пор я еще ни разу не платил больше десяти-одиннадцати фунтов за костюм.

— Ну, сколько ты платил за него, ты скоро забудешь, а костюм еще долго тебе послужит, — говорю я. — Надо всегда смотреть вперед.

Мне уже поднадоел этот разговор — в сотый раз одно и то же.

— Может, и так, — Старик снова стянул с себя пиджак. — А все-таки надо было мне пойти к Ливерсиджу — это дело проверенное.

— И купить готовый костюм! Да они же там топором кроят.

Но Старика все равно не переубедишь, лучше оставить его в покое, пусть думает, что хочет. Он ведь исходит из прежних расчетов, когда люди получали по три фунта десять шиллингов в неделю, а костюм-то стоит полсотни.

— Ну ладно, — говорю я, — мне пора.

И, уже направляясь к двери, замечаю под стулом коричневые ботинки.

— Ты, надеюсь, не собираешься надевать их сегодня?

— А? — отзывается он. — Что?

— Коричневые ботинки.

— А почему нет? Это моя лучшая пара.

— Послушай, — говорю я, набираясь терпения, — не носят коричневые башмаки с темно-синим костюмом. Ты же слышал, что говорил Стэнли Холлоуэй, да?

— Но ведь то были похороны, — возражает он.

— Так же одеваются и на свадьбу. Ты что, хочешь, чтобы наша Крис со стыда сгорела? Подумай, сколько народу уставится на тебя, когда ты будешь стоять впереди.

— Никто меня и не заметит — все будут глазеть на Кристину.

— Кое-кто из этих наших гостей только и делает, что высматривает, где что не так, — сказал я. — Хотя больше половины сами ничего не понимают.

— А, черт! — срывается он вдруг. — До чего же я буду рад, когда все это кончится. Что ни делаю, все не так.

— Но тебе же говорят, как надо.

— Да не могу я надеть старые ботинки с новым костюмом, — упрямо стоит он на своем.

— Но коричневые ботинки ты тоже не можешь надеть. Я сейчас спущусь вниз, спрошу у матери — посмотрим, что она скажет.

Этот козырь уже не побьешь. Старик сдается.

— Обожди минутку. Ну, к чему еще ввязывать в это дело мать, у меня и без того забот хватает.

Тут снизу доносится голос нашей Старушенции:

— Виктор! Да где же ты, Виктор?! Такси ждет, поторапливайся, а то мы все опоздаем.

— Вот видишь, она сейчас сама ввяжется, если я не спущусь. — Я снова направляюсь к двери. — Только запомни: никаких коричневых ботинок! — И я выхожу из комнаты, предоставив вконец растерявшемуся Старику разглядывать себя в зеркале.

— Скорей, Виктор, скорей! — торопит меня Старушенция. Она стоит внизу у лестницы, точно военное судно на якоре, — большая, грузная. Волосы ее — как быстро стали они седеть! — тщательно подстрижены и уложены. — Будто не знаешь, что сейчас не время прохлаждаться!

Кому же это и знать, как не мне, ведь я сам составлял список гостей, за которыми надо заехать.

— Я там отца одевал.

— О господи, опять отец! — говорит она, закатывая глаза. — Много от него сегодня проку! — Я на минуту останавливаюсь перед зеркалом, чтобы причесаться. — Сойдет, сойдет и так, — говорит она. — Ведь не твоя же сегодня свадьба!

— Ну, для этого меня еще надо поймать на крючок.

— И поймают, не беспокойся.

— Не так-то это просто.

— Ничего, желающие найдутся: плохо ли заполучить красивого парня, не беспутного, хорошо устроенного.

Я искоса поглядываю на нее. Выдала замуж Крис, так теперь, что ж, за меня возьмется? Видно, брачующий клоп укусил ее сильнее, чем я думал. Я беру ее за подбородок.

— Откуда ты знаешь, путный я или беспутный?